«Ну что, ты еще не в тюрьме?» Как дети политзаключенных переживают арест родителей и разлуку с ними

Когда российские суды выносят «сталинские» приговоры, страдают не только сами политзаключенные, которых на долгие годы отправляют в исправительные колонии, но, конечно, и их семьи. У многих осужденных по политическим статьями, дома остаются дети, которым теперь придется расти без отца или матери. Журналист Илья Азар поговорил с дочерьми трех политзаключенных, которые получили срок (или еще ждут приговора) за «фейки» про армию РФ, ее «дискредитацию» или государственную измену — Владимира Кара-Мурзы, Дмитрия Скурихина и Марии Пономаренко. Если Екатерина Кара-Мурза и Ульяна Скурихина были вовлечены в деятельность своих отцов и даже иногда помогали им, то Екатерина Пономаренко происходящим в стране заинтересовалась уже после ареста матери. 

Екатерина Кара-Мурза: «Почему ты не можешь быть просто пожарным или библиотекарем?»

17 лет

Дочь Владимира Кара-Мурзы, политика и журналиста, которого в апреле 2023 года приговорили к 25 годам колонии за распространение «фейков» об армии, сотрудничестве с «нежелательной организацией» и «госизмене»

— Вы недавно выступали перед конгрессменами, и это было ваше первое публичное выступление, да и интервью вы раньше не давали. Почему так?

— Мама пытается нас оградить от разговоров, ведь мне еще 17 лет, сестре — 14, а брату — 10 лет. Поэтому пока она говорит за нашу семью. Она хорошо умеет это делать, а я не так хороша в публичных выступлениях, как моя мама. Я вообще интроверт.

— Вы, наверное, видели, что дочь Алексея Навального Дарья ведет довольно активную публичную жизнь. Может, в этом есть смысл для привлечения большего внимания к судьбе вашего отца и других политзаключенных?

— Я думаю, что правильно, что у нее есть такая возможность — люди могут услышать ее голос, узнать, что она чувствует обо всем происходящем. Мы же видим [в США], как политики живут и работают.

Jean-Francois Badias / AP / Scanpix / LETA

— Тяжело было выступать перед конгрессменами?

— Да, конечно, они ежедневно работают в этой области, а я всего лишь девочка-подросток. 

— Вы в своей речи выразили опасение, что мир забудет о вашем отце и поблагодарили собравшихся за поддержку. Вам кажется, что конгрессмены да и вообще политики во всем мире достаточно делают для освобождения вашего отца?

— Я думаю, что они могли бы сделать чуть больше. Столько российских политиков сидят в тюрьме, что могло быть больше разговоров об этом, больше международной работы по этому вопросу со стороны Великобритании и Америки. 

Я слышала, что мой отец получил почетное гражданство Канады, и я думаю, что некоторые страны делают нужные усилия, но есть и другие страны, которые могли бы сделать больше, учитывая, что время идет. 

Политзаключенных отправляют в тюрьмы на 10 и больше лет, и надо давить [на правительство России], чтобы их скорее освободили.

— В свое время диссидента Владимира Буковского СССР обменял на лидера Коммунистической партии Чили Луиса Корвалана. Как вы думаете, ваш отец согласился бы на такой обмен?

— Я думаю, что мой отец – очень справедливый человек. Я думаю, что если бы был какой-то обмен, то он бы мучался совестью. Для него это не было бы простой ситуацией: он бы чувствовал вину при обмене из-за того, что за решетку в России отправится какой-то другой заключенный вместо него (на самом деле обычно оба участника обмена сразу выходят на свободу — прим. авт.).

Владимир Буковский/BBC

Я не знаю, как точно работают обмены, и будут ли его менять на обычного заключенного или другого политзаключенного, но в любом случае мой папа всегда видит в людях лучшее и верит, что есть возможность для людей изменить свою жизнь к лучшему.

— Я разговаривал с дочерьми двух других политзаключенных (см. в тексте ниже) — одна из них росла аполитичной, занималась художественной гимнастикой, а вторая, наоборот, с детства была вовлечена в жизнь отца и в прошлом году даже помогала отцу рисовать антивоенные граффити. У вас, наверное, второй вариант?

— Я думаю, что сроки, которые дают людям, которые протестуют против действий Путина в войне, — слишком жестокие. В России нет свободы слова, нет свободы самовыражения. Я думаю, Путин хочет, чтобы в России все жили так, будто во время зомби-апокалипсиса. Чтобы все смотрели на Путина больше как на бога, а не как на президента. Чтобы все были согласны с тем, что он говорит, и у них не было собственных мыслей. Действия, которые он принимает для этого, — негуманны. 

Люди должны иметь право выразить свое мнение о войне, которую развязала их страна, поскольку эти люди просыпаются, едят, идут спать в России. Они там живут каждый день, и в этой ситуации многие не могут уехать или что-то изменить.

Я могу только представлять, что жизнь в России сейчас — это полный ад, особенно когда ты не можешь выразить, как ты чувствуешь себя там, где ты живешь. Люди впадут в непрерывную депрессию, если все продолжится так, как сейчас.

— Но вы раньше меньше следили за политикой?

— С тех пор, как война началась, я точно была больше вовлечена в исследовательскую работу отца, в общение с людьми и посещение мероприятий, связанных с политической работой моего отца. Появилась необходимость стать голосом отца. До ареста, когда он возвращался домой, мы обсуждали его работу, но тогда я все-таки думала, что это больше дело моего отца.

Личный архив Владимира Кара-мурзы

— Отец вас не пытался заинтересовать своей деятельностью?

— Пытался. Он говорил с нами о политике на ужинах. Когда я просто разговаривала с ним, то это всегда в какой-то момент переходило на политику и его работу. Он мне рассказывал много о том, что он делает, показывал, как он работает, как он пишет. Его кабинет находился прямо возле нашей комнаты с телевизором, и когда я сидела на диване, то часто видела, как он дает интервью.

Он всегда спрашивал мое мнение о том, что он делает. Он всегда говорил, что его детям очень важно знать о России и ее правительстве. В России очень много цензуры, и он следил за тем, чтобы мы знали неподцензурную версию событий. Он говорил, что война и диктатура гораздо серьезнее и более негативно сказываются на жизни российского народа, чем это показывают по телевизору в России.

Гоша Гузовский/Avtozak Live

— Вы ожидали такого чудовищного приговора в 25 лет? Тяжело спрашивать, но все-таки: что вы почувствовали, когда узнали?

— Это был почти годовой процесс, и кажется, когда я впервые увидела информацию про 25 лет колонии, приговора еще не было. С одной стороны я думала, что такого юридически просто не может быть, что это какое-то безумие.

Но с другой стороны, я знала, что это Россия, а она известна своим безумием и большим давлением на оппозиционеров. Зная обо всех атаках, которые предпринимали там раньше в отношении политиков: убийства, отравления, — я была готова.  

Но все равно, когда я услышала, что ему дали 25 лет, у меня было такое чувство, как будто я тону. 

Не знаю, сколько лет он там пробудет. Может быть, 5, может быть, 10, может быть, 15. Но первое, что всегда приходит в голову, когда я думаю об этом, — это то, как мои младшие брат и сестра будут расти без отца.

— Что бы вы сказали людям, которые смотрят в России телевизор и верят, что ваш отец совершил госизмену?

— Прогосударственные медиа в России пытаются рассказывать про моего отца плохое, но я вообще не вижу ничего плохого, что можно было теоретически рассказать про моего отца.

Большинство [людей в России] создают свое мнение о ком-то на основе того, что говорит президент или его подчиненные, не изучают разные источники, чтобы составить собственное мнение, ведут себя как овцы.

Но если бы люди из России, которые не очень в курсе того, что мой отец делал, узнали бы о его работе подробнее, увидели бы перспективы для России, которые не обсуждаются Путиным и правительством, то поняли бы, что он прав.

— Ваша мама говорила, что поддерживает решение вашего отца вернуться в Россию в тот момент, когда было понятно, что это очень опасно и может привести к аресту. А вы не пытались его отговорить?

— Когда мне было лет 8, после первой попытки отравления отца, я часто спрашивала его в шутку: «Ну почему ты не можешь быть просто пожарным или библиотекарем?» Он смеялся и говорил, что библиотекарь не сможет обеспечивать семью из пяти человек, не сможет содержать дом и необходимый уровень жизни. 

Если всерьез, то с 2015-2016 годов я говорила ему, что это очень смело, что он ездит в Россию. Я считаю, что Россия — отличная страна, несмотря на политические проблемы. Но это еще и очень опасное место, там намного больше рисков, чем при работе в других странах.

Я всегда просила его не возвращаться в Россию, особенно учитывая то, что он — очень честный и прямолинейный человек, и когда захочет сказать что-то, то не будет ходить вокруг да около. Он просто говорит, что он думает и во что он верит. Это очень не нравилось правительству России, и поэтому, я думаю, они и дали ему один из самых длинных сроков среди всех политзаключенных.

Он постоянно ездил куда-то: помню, как он вернулся из очередной зарубежной поездки с множеством бинтов на руке. Я спросила его, что случилось, а он ответил, что ходил к доктору делать разные прививки, чтобы иметь возможность поговорить о своей работе в Африке. Его работа была международной, и он много куда ездил, но я всегда ужасалась, когда он ехал в Россию. 

Помню, незадолго до ареста я позвонила ему и в шутку спросила: «Ну что, ты еще не в тюрьме?» Мы посмеялись, а потом это действительно произошло.

— Так отговорить его вы пытались?

— Мы говорили ему не возвращаться в Россию, особенно после второй попытки отравления. Помню, что на короткий период времени он так и делал, путешествовал, но не — в Россию.

Когда он снова начал туда ездить, мы довольно строго ему сказали не делать этого часто. Но он всегда делал то, что он считал правильным, был очень упрямым. Он считает, что лучше знает, что и как надо делать для своей работы, поэтому и вернулся, не обращая внимания на то, что мы ему говорили.

Личный архив Владимира Кара-мурзы

— Откуда у него эта сила продолжать бороться за людей, которым кажется это не очень-то и надо? Другой бы, наверное, уже бросил стараться — не хотят люди демократии, ну и пожалуйста!

— Мой папа всегда видел потенциал у нашей страны, верил, что у нее могут быть другое правительство и более демократическая система. Он всегда любил нашу страну, и влюбил нас в нее. Он действительно пытался сделать так, чтобы и другие люди поняли красоту и потенциал России. Он верит, что можно убедить людей, что правительство России может существовать так, чтобы не вредить стольким людям, не вредить своей стране и отношениям с другими странами, может дать людям больше возможности выражать себя и жить в более свободном стиле.

Люди, которых устраивает путинская система, просто не видели, как может быть по-другому. В России перешли от Советского Союзу к путинской России с очень маленьким перерывом на демократию, было слишком мало времени, чтобы россияне испытали на себе другой подход к политике.

— Вас удивило такое большое количество людей в России, которые поддержали войну или как минимум ее оправдывают?

— Я считаю, что в России людей, которые поддерживают войну, не так много, как кажется. Даже если это и большое число людей, оно все равно не такое огромное, как кажется по государственным медиа. Я чувствую, что за последние несколько лет Путин все больше осознает, что шансы того, что его свергнут, растут, и он боится. Он это показал, отправив многих политиков за решетку, арестовывая и заставляя молчать людей, которые выразили свое мнение о том, что происходит.

Виталий Малышев/Avtozak Live

Но меня удивляет, что людям, которые поддерживают войну и правительство, нормально жить так, как они живут — в такой закрытой стране, в которой не будет прогресса в ближайшие годы и десятилетия. Не понимаю, почему они не думают о своих детях и детях их детей. Не знаю, почему люди не хотят больше свободы для себя и для своей страны.

— Кем вы планируете стать в будущем?

— Я могла бы работать с людьми, с которыми работает мой отец, но во-первых, я не хочу получать такое преимущество только из-за непотизма. Во-вторых, то, что делает мой отец, основано на страсти. Ему всегда очень нравилось это делать.

Я же всегда любила идею моего отца о свободной России, всегда любила мою культуру, мой язык, мою семью и мои русские корни. Но я никогда не была так увлечена политикой, как отец. И поэтому в следующем году, когда я уже буду взрослой, я не думаю, что вступлю на его поле. Я уверена, что люди, с которыми он работает, очень хорошо делают то, что делают — из-за страсти и того, что они настолько преданы своей работе. Они делают это круто. Я знаю, что другие люди не смогли бы выполнить и четверть работы, которую они выполняют.

Я думаю, что я буду как-то вовлечена в дело моего отца, но хочу сама развивать свою собственную карьеру. Я всегда считала себя творческим человеком и хотела бы иметь возможность работать в творческой среде. Увидеть мир — тоже моя мечта. Плюс я всегда интересовалась бизнесом, делала со страстью собственные проекты по бизнесу и маркетингу. Я всегда что-нибудь продавала — совсем маленькой, в 6-7 лет — что-то вроде лимонада на районе, потом всякие вещи в интернете.

Я всегда восхищалась страстью, с которой мой отец занимается своей работой, и я бы хотела встретить людей с бизнес-идеями и бизнесами, чью страсть я смогу увидеть, чтобы помочь им вырасти и сделать себе имя. Я знаю, что могу распознать, когда кто-то делает что-то только ради денег, и когда люди со страстью вкладывают время и силы. Я бы хотела начать свою карьеру, работая с владельцами бизнесов, развивать свои способности, и, возможно, потом сделать уже что-то самостоятельное.

— А вы в России часто бывали?

— Я помню лето, которое мой брат провел в России целиком, пока мы с сестрой были здесь. Или наоборот, я была в России, а мои брат с сестрой — в Америке. В целом мы больше времени проводили в США, чем в России, но я смогла побывать в разных частях России — в Москве, Санкт-Петербурге и на даче моей прабабушки, то есть я смогла прочувствовать разные способы жизни в России, узнать ее разнообразие.

Я думаю, если бы Россия не была в политическом смысле такой, как сейчас, то мы бы, конечно, жили там. Мой отец всегда говорил, что когда в России все успокоится, и она станет более демократической, то он сразу купит нам всем билет в один конец.

— Если наступит прекрасная Россия будущего, вы бы хотели туда переехать?

— Не уверена, готова ли я там жить. Думаю, что к тому времени, как Россия станет идеальным местом для жизни, мы с сестрой уже будем жить самостоятельно, а значит у нас не будет возможности жить в России семьей, как мы всегда хотели. 

Но я бы часто туда ездила, чтобы не забывать, откуда я и откуда моя семья. И чтобы лучше знать русский язык (большую часть этого интервью Екатерина дала на английском языке — прим.авт.). Когда я была младше, мама вкладывала много времени в мое обучение русскому языку. Когда дети из округи играли на улице, я часами сидела дома с русской книгой, чтобы я могла читать, писать и говорить на русском.

Меня расстраивает, что отдаленность от России влияет на мой уровень владения русским языком, поэтому здесь я окружаю себя людьми, которые идеально говорят по-русски, надеясь, что это сделает и мой русский лучше.

— Отмену русской культуры, которая сейчас происходит в Европе вы не поддерживаете? Многие ведь требуют даже запретить публично играть музыку русских композиторов.

— Я думаю, что многие люди после начала войны все русское автоматически воспринимают с негативом. Я встречаю людей, которые не знают о моей семье, о моем отце, и просто считают, что раз я русская, то автоматически поддерживаю все, что Россия делает, хотя это, конечно, не так.

Да, советский гимн, например, не нужно исполнять на публике, но я не думаю, что его надо стереть из истории. Советский союз, коммунизм и путинский режим – часть истории, и мне кажется неправильным полностью стереть это и притвориться, что этого никогда не было.

— Ваш отец говорил уже из-за решетки, что «ночь темнее всего перед рассветом», имея в виду, что наиболее репрессивно и безумно политический режим ведет себя перед крахом, и очень скоро все закончится. Вы тоже на это надеетесь?

— Эти слова исходят из надежды, а мой отец ее всегда искал и ищет. Я тоже надеюсь, что это скоро произойдет, но для этого нужно проделать много работы. И не только лидерам российской оппозиции, как мой отец. Мне кажется, в той ситуации, в которой сейчас оказалась Россия, весь мир должен объединиться и работать для того, чтобы в страну пришли перемены.

Екатерина Пономаренко: «Я даже заплакала, потому что это бред»

17 лет

Дочь Марии Пономаренко, активистки и журналистки RusNews, приговоренной в феврале 2023 года к 6 годам колонии за «фейки» про российскую армию (статья 207.3 УК РФ)

Екатерина Пономаренко/соцсети

— Вы следите ли за другими политзаключенными?

— Конкретно сейчас нет. Я вообще стараюсь не заходить в никакие новостные паблики, потому что экзамены. А раньше, когда только-только маму арестовали, я начала интересоваться, немного следить за Сашей Скочиленко и еще парой человек. Сейчас точно не назову фамилии, потому что уже месяца 2-3 стараюсь вообще никуда не заходить — нацелена на подготовку к экзаменам.

— А до этого вы политикой интересовались?

— Нет, вообще никак. У меня был спорт, мне вообще не до этого было. Да и как-то: зачем? Неинтересно было.

— А каким спортом занимались?

— Художественной гимнастикой

— Это же много времени занимает!

— Последний год, когда мы выполняли мастера спорта, тренировок, особенно перед какими-то крупными стартами, было по две в день: с утра по 4-5 часов и вечером примерно столько же. Естественно никакой школы в ближайшие две недели до соревнований.

— На митинги ходить некогда в общем.

— Нет, да и не было желания.

— А сейчас стала интересна политика или только потому, что все это произошло с мамой?

— Повлияла ситуация с мамой, и из-за этого начал появляться интерес к тому, что вообще происходит.

— И какие мысли есть о происходящем?

— Очень много людей, которых судят неправильно. Нельзя осуждать людей за пост. Окей, допустим, еще возможно, где-то в какой-то вселенной [можно дать] штраф, да и то это ненормально. Так не должно быть.

Но за пост, за слова [судить]? Как? Выходят с плакатами — арестовывают. Это неадекватно, на мой взгляд.

— А мама с вами раньше это не обсуждала?

— Не особенно обсуждала, но иногда, бывало, затрагивала какие-то темы или говорила конкретно про свою ситуацию: что может что-то случиться. Про саму политику очень-очень редко.

— Я так понял, что она с 2020 года активно в политику и активизм окунулась.

— Нет, я, конечно, видела, что она и с плакатами выходила, и вообще [активизмом] занималась, но я не следила за этим, да и мы с ней не поднимали особо эту тему.

— На многих фотографиях ваша мама, даже когда сидит в «клетке» или ее ведут под конвоем, улыбается, делает пальцами сердечко. У нее такой характер, что она не унывает в любой ситуации?

— Я думаю, что отчасти это защитная реакция. Ну и да, у нее характер такой, что она не покажет, что ей тяжело. Понятно, что ей очень тяжело, но на публику она этого не покажет.

Андрей Бок / ТАСС

— Как бы вы ее характер описали?

— Мама — сильная женщина, она уверенная в себе, прорвется везде.

— Мне вот еще кажется, что она упрямая, ну или упорная, потому что она в интервью говорила, что жалеет только о том, что надо было жестче и активнее действовать, пока была на свободе.

— Да, она упрямая, она будет стоять на своем — это 100%. Ее очень трудно переубедить.

— Одноклассники ваши что про всю историю думают?

— Они меня поддерживают, и большинство согласно с мамой, то есть никак не осуждают ее, ничего такого. Кто-то вообще с ней согласен, имеет мамин взгляд на происходящие, разделяет ее позицию. Есть те, кто настроен нейтрально, но нет таких, кто осуждал бы ее.

— Позицию вы имеете в виду антивоенную?

— У большинства одноклассников, действительно, такая. Ну а кто будет согласен с этим?

— Не знаю, но вижу, что довольно многие согласны с этим.

— Ну, у меня адекватные одноклассники.

— Это хорошо. А учителя что-нибудь говорили?

— Большинство учителей ко всему нейтральны, они меня поддерживают. Есть одна учительница, которая яро топит за Путина, но остальные никак не высказываются.

— А у вас в школе вообще что-то изменилось? «Разговоры о важном»? Идет пропаганда?

— Я «Разговоры о важном» практически не посещала. Я была буквально за весь год на 5-7 таких уроках и попадала как раз в праздники, когда рассказывали конкретно про них — День космонавтики, 23 февраля, 8 марта

— 23 февраля вполне себе праздник, чтобы рассказать что-нибудь такое про войну.

— Там не затрагивали тему [спецоперации], а больше про Великую отечественную говорили.

— Маму задержали в Санкт-Петербурге. Она туда переехала без вас или должна была вас туда забрать?

— Она переехала туда на время, и в том же году мы должны были тоже переезжать. Она хотела нас забрать, собиралась приехать в мае или июне, но не получилось (Пономаренко задержали в апреле 2022 года — прим.ред.).

— Читал, что она должна была открыть там салон красоты.

— Я не поняла, на кого именно она отучилась в бьюти-сфере. Вроде как на бровиста. Но она собиралась работать, что-то новое попробовать для себя. Она уже и материалы заказала, хотела приступать к работе…

— Это из-за недостатка денег в журналистике или просто по зову души?

— Этого я не знаю, она мне не рассказывала. Я узнала о том, что она учится на кого-то уже после ее задержания и от других людей.

—  Когда маму отправляли в СИЗО, барнаульский следователь рассказывал, что вы дали частично изобличающие маму показания. Это же неправда?

— Я когда это читала, то даже заплакала, потому что это бред. Начнем с того, что меня спрашивали только о банковских картах. Что там? Какие переводы? Я все объясняла: вот, приходили деньги, мы строго отчитывались, кто прислал и сколько, потом перекладывали их на другую карту для штрафов и оплачивали штрафы (речь идет о сборах на административные штрафы самой Марии Пономаренко — прим.ред.). Я всегда ей скриншоты отправляла. 

Я не знаю, как это так развернули, что я какие-то там показания дала. Это было максимально непонятно!

Андрей Бок / ТАСС

— А вы без адвоката были, да? Есть такое правило у активистов, что на все вопросы надо отвечать: «Беру 51-ую статью Конституции». Это право не свидетельствовать против себя и близких родственников. 

— Я была только с бабушкой, поэтому у меня не было как такового выбора не отвечать.

— Мама вам не проводила инструктаж, как взаимодействовать с правоохранительными органами в такой ситуации?

— Нет.

— Как прошел обыск?

— Времени уже было около 9.30 вечера. Я ехала с тренировки в автобусе. У меня буквально через неделю был мой последний важный старт в жизни. И тут мне звонит бабушка: «Кать, у вас обыск в квартире». Я прихожу домой, а там штук 7 мужчин в обычной одежде, вся квартира перевернута, все вещи везде валяются.

Я, естественно, начинаю сразу плакать. Мне еще говорят, [что забирают] ноутбук, телефон, мои все вещи личные. Я их не хотела отдавать, потому что у меня идет школа, и у меня на ноутбуке и на телефоне вся важная информация: проекты, домашние задания. Откуда мне их брать, я же и так пропускаю, а мне нужно все задания приносить. У меня истерика, я реву.

Отношение всех людей [ко мне], то, как они все это требовали, было максимально грубое.

— Вернули вещи потом?

— Папе удалось договориться со следователем, чтобы мой личный ноутбук и мой телефон мне вернули буквально через 3-4 дня. В этом плане очень повезло. Остальные вещи нам отдали только в сентябре.

— То, что маму задержали по уголовной статье стало для вас неожиданностью?

— Ее задерживали не один раз [по административным статьям]. Было такое предчувствие, что это случится рано или поздно, если она не остановится. Так и произошло.

— Вы с мамой не обсуждали, что ей лучше уехать из страны?

— Нет. Она задумывалась какое-то время, но потом решила остаться.

— А вы как к этому относитесь? Вот у Навального есть дети, но он два года назад вернулся в страну, хотя точно понимал что скорее всего его отправят в тюрьму.

— Я бы сама лично хотела переехать в другую страну очень. И со всей этой ситуацией, я думаю, что стоило уезжать. Еще до начала СВО.

Но у меня был спорт, поэтому я думаю, что она осталась из-за меня и Вики, моей младшей сестры. А так возможность была.

— Когда вашу маму перевели под домашний арест, произошла эта история, когда, как я понял, ваш отец ее чуть не задушил, и она сама обратно в СИЗО попросилась.

— Я об этой ситуации узнала только вкратце от сестры, поскольку не находилась в тот момент дома. Я ничего не знаю по поводу этой ситуации вообще.

— Но как вы восприняли ее решение вернуться из дома в СИЗО?

— (после паузы) Я отнеслась к этому нормально, потому что я понимала, какое на нее давление от бабушки и особенно от папы. У него ровно противоположная позиция от маминой. Абсолютно.

— Вернуться в СИЗО вместо дома — это надо, чтобы прямо совсем все было плохо, ведь в СИЗО, мягко говоря, не сладко!

— Это было ожидаемо… Невозможно жить в доме, где все настроены — не могу сказать, что прям против, но имеют другую позицию. Это трудно, особенно в мамином случае, когда она, действительно, упертая, и ей что ни говори, [все должно быть] только по ее, никак по другому.

— А вы сейчас живете с бабушкой и дедушкой? Или с отцом тоже?

— Папа ушел добровольно на СВО еще в апреле, и сейчас мы живем с бабушкой и дедушкой.

— Вот как. Звонит?

— Периодически звонит.

— Да уж, тяжелая у вас ситуация в жизни.

— Ну, уже привыкли за год (усмехается).

— Обратно-то отец не планирует?

— Вообще он сказал, что заключил контракт на три месяца, и 18 июля он должен отправиться домой, если получится. Но я в любом случае уже не буду проживать с отцом никак. Мне исполняется в начале июля 18 лет, и я всё — надеюсь, что съеду.

— Вы его взгляды же не разделяете, как я понимаю?

— Нет, и я считаю поступок с папиным уходом [в зону СВО] эгоистичным, поскольку он понимает, где мама, и куда отправится моя сестра, если с ним что-то случится. Ладно я — мне 18, уже все равно. Но бабушке с дедушкой скорее всего не дадут опеку, потому что у бабушки инвалидность, да и вообще они уже в возрасте, 73-74 года. Он не подумал, а там всякое может случиться.  

— А что он вообще про арест вашей мамы думает?

— Такое ощущение, что ему просто плевать. Мы с ним это не обсуждали. Я вообще старалась с ним не разговаривать и не контактировать, но со стороны кажется, что так.

— А вы маму не видели с тех пор, как ее вернули в СИЗО?

— Нет, не видела.

— Свидание должно быть, если ее в колонию перевели?

— Да, но она в Красноярске, и туда добраться довольно проблематично, особенно сейчас: времени нет и финансы не особо позволяют кататься куда-то. Но хотелось бы летом, конечно, приехать.

— Письма пишет?

— Конечно! И я пишу. Естественно, пишет, что любит, скучает. Это само собой. Говорит, что все хорошо, все нормально. Но бывает, что периодически кто-нибудь что-нибудь мне присылает, и я понимаю, что там далеко не все хорошо. От этого становится, конечно, тяжело.

— А какой план у вас по жизни? Куда хотите поступать?

— На заочное обучение в педагогический университет: либо на учителя физкультуры, либо на тренера. Тут как повезет: что сдам лучше общество или биологию. А вообще сейчас я прошла курсы на мастера маникюра, получила диплом, сейчас сдаю последний экзамен и буду работать начинать.

— Практически будете исполнять мечту мамы, которая тоже собиралась этим заниматься.

— Думаю, это не было бы ее мечтой, но для меня главной целью является развитие в этом деле. Потому что если начать развиваться, то можно стать профессионалом в этой сфере и выйти на хороший заработок.

— В активизм по примеру мамы не пойдете?

— В данный момент точно нет. 100 процентов.

— Она на одном из заседаний сказала, что режим рухнет раньше, чем у нее наступит УДО. Вы тоже верите в это?

— Хотелось бы верить, конечно, но так вообще не знаю.

Ульяна Скурихина: «Жизни без политической активности отца даже не помню»

19 лет

Дочь предпринимателя из Ленинградской области Дмитрия Скурихина, которого обвиняют в дискредитации российской армии (статья 280.3 УК). Недавно его отпустили под домашний арест, в июне должно начаться рассмотрение дела.

Дмитрий Скурихин/Facebook

— Каково вам ощущать себя дочерью политзаключенного?

— Я горжусь своим отцом и, конечно, беспокоюсь о нем. Что еще тут можно сказать?

— Вы же не отдалены от политической активности отца, а даже участвуете в ней?

— Я не очень представляю, как можно быть отдаленной от части жизни собственного отца. Я помогала ему, когда ему нужна была помощь. Фотографировала. Фотошопила какие-то фотки для плакатов, которые ему нужны были. Старалась помогать и поддерживать.

— Я разговаривал с дочкой Марии Пономаренко, и у них в семье все устроено по-другому. Она занимается художественной гимнастикой и интересоваться политикой начала уже после того, как ее мать отправили в СИЗО.

— Честно, я своей жизни без политической активности отца даже не помню. То есть, сколько я живу, столько он активничает. 

— А в семье на это смотрели и смотрят позитивно? Ваша мама, например.

— Да, мы всегда его поддерживали. Я помню, когда он в 2016 году выдвигал свою кандидатуру на выборы (в Госдуму от партии ПАРНАС — прим. ред.), мы с семьей — я, мама, тетя, дядя, бабушка с дедушкой — ходили по поселкам Ленобласти и расклеивали листовки: «Голосуйте за Дмитрия Скурихина». Помню, мне даже разрешили прогулять школу ради этого. Счастливый день был (смеется).

— Значит за политикой вы давно следите.

— Да, очень за этим слежу, конечно. В моей жизни нельзя не следить.

— Очень много людей не следят, и кажется, что у нас в стране как раз все проблемы из-за того, что большинство считают, что политика — грязное дело и ей интересоваться не надо.

— С тем, что это грязное дело, я согласна, да, но не понимаю людей, которые не следят за ней. Взять хотя бы беспилотники в столице. Москва же уже! Можно, наверное, сообразить, что пора бы уже хотя бы заинтересоваться (усмехается).

— Вы кому симпатизируете из политиков? Навальному, наверное?

— Такого ярого и яркого политика, наверное, невозможно не замечать и не поддерживать. Не припомню такого, чтобы я была прям чем-то недовольна [из его деятельности или взглядов]. 

Сейчас Навальный, конечно, называет огромное сочувствие. Нельзя ничего требовать от человека, когда он сидит в таких пыточных условиях, которые ему создаются фашистским государствам. Я ему ужасно сочувствую.

— По идее семья должна сдерживать в плане политической активности. Когда у тебя 5 дочерей, рисковать своей свободой, кажется, немного безответственным что ли. У вас как в семье к этому относятся? Вы не пытались как-то урезонивать отца?

— Как можно сдерживать взрослого человека, который сам отвечает за свои поступки? Нет, это невозможно, можно только беспокоиться и поддерживать. Со своей стороны, как дочь, я на самом деле не вижу ничего безответственного.

Хотя я могу понять такую точку зрения. Мы довольно откровенно с папой разговаривали много времени, и он сказал, что своим детям он желает как можно более интересной жизни. А для того, чтобы она была интересна, нужно быть свободными как минимум. Поэтому он желает нам жить в свободной стране. И я могу ничего сказать, кроме того, что я им очень горжусь.

— Если вдруг, не дай бог, он окажется за решеткой, что будет с магазином?

— Весь бизнес тогда окажется на моей маме, и мы все будем ей помогать. Как помогали, когда он сейчас был два месяца в СИЗО. Бабушка с дедушкой и тетя принимали очень активное участие в этом. В общем мы точно справимся!

— А какое отношение к его деятельности в селе?

— Есть люди, которые поддерживают отца, но чтобы весь поселок был на его стороне, это не так.

Когда мы с отцом писали [на крыше] лозунг «Мне нужен мир» и пацифик, подошла женщина и кричала: «Да чтоб ты сдох, да я напишу, куда надо» и всякое такое. Но большинство, конечно, предпочитает ничего не замечать.

Дмитрий Скурихин/Facebook

— А на продажах в магазине это не сказалось? Может, люди стали ходить в другой магазин.

— Нет, дела бизнеса не пошатнулись.

— Даже мне, может быть, было бы некомфортно каждый раз, приходя в магазин, видеть напоминание о том, что твоя страна делает с другой.

— Если им постоянно напоминать, то, может, они и станут интересоваться. Предпочитаю думать об этом так, с какой-то надеждой.

— Вам кажется, что эта визуальная антипропаганда оказала какой-то эффект на односельчан?

— Мне кажется, да, потому что это должно очень сильно отрезвлять. Когда ты видишь такое, то никак не получается закрыть глаза и просто пройти мимо. Привлекает внимание!

— Да, но, кажется, упомянутые вами беспилотники только убеждают сторонников СВО, что войну начали не зря.

— Что ж, тогда я надеюсь, что это побудит их какому-то действию: например, разобраться в ситуации. Может быть, они до правды докопаются. А если не докопаются — что ж, грустно.

— Как в институте, где вы учитесь, отреагировали на то, что произошло с отцом?

— Я полагаю, что они не знают, что я его дочь, и если узнают, то мне будет очень плохо, потому что, скорее всего, меня отчислят.

— А однокурсники-то знают же?

— Да, мои близкие знакомые знают, но они молчат или говорят, что жуть, отворачиваются и переходят на обычные темы: какая у нас следующая пара, пойдем ли мы в столовку после пары, что скоро зачеты, нужно учить.

Я могу на самом деле их понять — им просто страшно.

— В школах ввели «Разговоры о важном», а в институте у вас какие-то такие пропагандистские пятиминутки ненависти появились?

— У нас как раз недавно было мероприятие «Лихачевские чтения». По идее там все должны были выступать со студенческими работами. Но в этом году Лихачев, наверное, в гробу раз 30 перевернулся, потому что нас заставляли слушать, что такое традиционные ценности. 

Начали, как Путин свою речь, с древнерусских эпосов, о том, какие там были богатыри, говорили. Потом перешли на современность, [рассказали,] что богатыри современные — это Пригожин, который поднялся сам и дает возможность подняться другим (смеется).

Но, слава богу, у меня это не каждый понедельник, это лишь раз в год мероприятие, на котором ты сидишь с наушниками в ушах и слушаешь свою музыку.

— Так, наверное, большинство и делает?

— Да, все очень старались отрешиться от этого.

— Я читал, что папа ваш приходил в школу младших детей и требовал снять портрет Путина в классе.

— Да, такое было. Еще папа отбил моих сестер от этих ужасных «уроков о неважном». Написал заявление, что три его [младшие] дочери не будут ходить на эти уроки, и целый год мы успешно их прогуливаем.

— Откуда столько гражданской смелости у вашего отца? Такие люди в России, кажется, наперечет. Как так получилось?

— Я знаю, что мой отец — очень честный и открытый, прямолинейный человек. Когда такое творится, он просто не может молчать. Для меня здесь нет ничего удивительного, потому что я с этим выросла.

Дмитрий Скурихин/Facebook

— А отъезд из России вы с ним никогда не обсуждали?

— Отца часто просили уехать, и мама была готова уже после второго обыска уезжать, потому что ее достало приводить дом в порядок после этих набегов и всех разрушений. Но и мама на самом деле не хочет уезжать, а папа точно не хочет. Вся жизнь здесь, и просто куда-то бежать никто не хочет.

— Разве не лучше уехать, чем сесть? Или у вашего отца другое мнение?

— Я тоже думаю, что лучше уехать, чем сесть. Но мой папа точно так не думает.

— Как прошли два обыска? Это неожиданностью стало?

— Первый был в сентябре, по-моему, и тогда они приехали поздно вечером, часам к одиннадцати, и обыск продолжался восемь часов. Они пытались держать родителей раздельно от детей. Мама, правда, потом сказала: «Нет, все, я пошла варить суп детям, мне нужно с ними делать уроки». Они перевернули всю мебель, кровати ставили на бок, проверяли матрасы.

— А что искали-то?

— Они изъяли все деньги, которые были наличкой, папины карточки. Искали [следы] его финансирования иностранными спецслужбами, говорили, что будут проверять деньги на этот счет. Плакаты искали и не нашли, по-моему.

— Стало ли неожиданностью, что отца отпустили под домашний арест? Как это восприняли?

— Да, было очень неожиданно на самом деле. Все тогда приехали на суд чисто папу увидеть, когда его конвой проводит в зал суда и обратно. В зал суда нас не пускали, потому что заседание было закрытым, и мы приехали, ни на что не надеясь.

Вызывали на допрос мою бабушку, маму отца, потому что он прописан в ее доме. Она выступая заплакала, и, может быть, судья поэтому сжалился. Когда кто-то услышал, что судья произнес эти два слова «домашний арест», все были так взбудоражены! Мы воскликнули: «Неужели это правда», потому что вообще никто этого не ожидал.

— Он же не с вами под домашним арестом, а у вашей бабушки в квартире?

— Да, но мы все у бабушки прописаны, поэтому мы все имеем право с ним видеться, там быть.

— И какое у него состояние духа?

— Очень бодрое, веселое. Он сейчас учится готовить, потому что в СИЗО были люди, которые очень сильно впечатлили его своими [кулинарными] навыками, и он решил их догнать.

Он много с моими сестрами времени проводит, помогает им делать домашку. В общем сильно облегчает маме вторую половину дня, потому что ей приходилось в эти два месяца работать, потом с детьми заниматься, водить их по разным кружкам, а сейчас она привозит их к бабушке с дедушкой и сбагривает на папу, а сама отдыхает.

— Вы помогали папе рисовать пацифик на крыше. Вы сами не боитесь, что за вами тоже придут?

— На самом деле не боюсь. Мне тут пару раз говорили быть поосторожней, но я думаю, пока этого со мной не случится, я и не забоюсь, наверное.

Дмитрий Скурихин/Facebook

— Когда случится, может, уже и поздно будет?

— Может, и поздно, но я не боюсь.

— А отец не запрещает?

— Нет, нет, он говорит, что наоборот, очень сильно мной гордится.

— А вы на кого учитесь, кем собираетесь быть?

— Специалистом по рекламе в связи с общественностью.

— Сейчас вроде не самое перспективное направление.

— Разве?

— Россия закрывается от мира, какая уж тут реклама.

— Я проходила практику, и генедиректор брендингового агентства озвучил вдохновляющую мысль, что сейчас, когда многие компании ушли, на рынке не может быть пустого места, и на их место должны приходить новые российские компании. Для того, чтобы к ним было такое же доверие как иностранным, им нужно делать бренд. Видимо я уйду именно в бренд.

— А какие ожидания от предстоящего суда над отцом?

— Сказали, что 22 июня должен начаться суд по существу. Учитывая, что его два месяца держали в СИЗО, а потом почему-то отпустили под домашний арест тоже на два месяца, я вообще не берусь предсказывать, что там будет.

— А как думаете, если его отпустят на свободу, он успокоится?

— Нет, не думаю, что успокоится. Это вообще не в его характере. Я думаю, он станет осторожнее, может быть, как-то осмотрительнее, но он точно не прекратит.

— А вы сами собираетесь какой-то политической деятельностью заниматься в будущем?

—  Да. Как пример, я сейчас подалась в состав избирательной комиссии от партии «Яблоко», но видела новости, что их туда не пускают.